Сергей Лукьяненко - Пристань желтых кораблей. [сб.]
Капитан кивнул, но ничего не ответил.
— Ты уверен в своих людях?
Ивьен пожал плечами:
— За последний месяц состав сильно изменился. По-моему, сейчас это в большей степени твои люди.
Начальник стражи не пытался ни возражать, ни соглашаться. Он только произнес:
— Ты можешь идти. Пусть наши люди отдохнут сегодня вечером.
Уже взявшись за массивную бронзовую дверную ручку, Ивьен повернулся к начальнику стражи:
— Скажи, ты знаешь, что бывает с теми, кто пошел против Летучего Народа?
— Знаю.
Дэктор вздрогнул, но голос его оставался твердым. Он повернулся к окну и добавил, уже тише:
— Но и мы не бессильны.
Его рука описала в воздухе какую-то странную фигуру, и в то же мгновение высоко в небе над Каменной Плешью вспыхнул и гулко разорвался многометровый огненный шар.
— Вот так.
Люди на Каменной Плеши замерли, вглядываясь в небо.
***Хосе Альмейдо, второй пилот “ТК-4”, с невольным страхом отступил к борту машины.
— Пресвятая дева…
В небе, среди тонких, как спицы, башен и циклопических крепостных стен, кружился, исчезая, оранжево-черный огненный вихрь. Подул сухой, жаркий ветер.
Из кабины выглянул Энди. Задрал голову, прицокнул языком. Подчеркнуто вежливо сказал:
— Чико, ты не мог бы смерить уровень радиации? Турбокондер подпирать не надо, он стоит крепко, а вот пара–другая лишних рентгенов…
Хосе торопливо отцепил от пояса индикатор. Поводил им в воздухе, целясь в небо затянутым фольгой окошечком. Индикатор лениво мигнул зеленым.
— Чисто, Энди. А что, бывает, что такие штуки… излучают?
— А бог его знает, дружок. Я лично такого фейерверка здесь еще не видел. Но если ты хочешь вернуться в свою Перепили, то не ленись иногда и перестраховаться.
— Я очень хочу вернуться, — серьезно сказал Хосе. — Но только мой город называется Пирипири, и ты это знаешь.
Энди рассмеялся:
— Ну не кипятись. Я же просто немного картавлю… Черт, какая жара. Тебе дать бутылочку “пепси”? А то мы пили-пили, но так и недопили…
Он с гоготом исчез в глубине люка.
***Момент был упущен. Растерявшись, Родэк опустил кинжал. Но и чужак не пытался нападать. Он был, пожалуй, растерян еще больше, чем Родэк. И тот понял это первым.
— Чего стоишь? Давай, как вы это называете… стреляй снова.
Чужак поколебался секунду, потом отбросил металлический предмет, прятавшийся в его ладони. Сказал низким, странно знакомым голосом:
— Я не буду в тебя стрелять.
Родэк быстро шагнул к нему, подвел к светящейся оранжевой полосе. Белый мраморный куб, на котором стоял знак Радуги, казался в ее свете желто-шафрановым. А загорелое лицо чужака, наоборот, сделалось светлым.
— Дени?
Нельзя сказать, что они были хорошо знакомы: люди Крепости не заводят друзей среди Летучего Народа. Но когда в училище привели экипаж нескольких турбокондеров — продемонстрировать им военную силу Крепости, то именно Родэк был сопровождающим Дениса.
— Что ты здесь делаешь? — давая волю гневу, воскликнул Родэк.
— Хотел разобраться… как светится эта штука.
Денис с непринужденной улыбкой похлопал по оранжевой полосе Знака.
— Пойдем.
Родэк почти вытащил его из комнаты. Быстро заговорил:
— В эту комнату запрещено входить вдвоем. Ясно? За нарушение меня могут изгнать из Крепости.
— А меня?
— А тебя казнят, и это без всяких “может быть”. Еще ни один чужеземец не совершал такого кощунства.
На лице Дениса явственно отразилась паника.
— Но я не знал! Вы же никогда не объясняете прямо! Сказали бы, что это связано с вашей религией, что это святыня.
— Это тебя не оправдывает. Между прочим, входить в нежилой дом тоже запрещено, хотя это и меньшее преступление.
— Я не понимаю. Ведь ваши правители сами сказали, что мы можем заходить куда угодно, даже если хозяев сейчас нет…
— Здесь хозяев не будет уже никогда. Вся семья погибла, защищая Крепость, и этот дом — память о них.
Денис глухо произнес:
— Понятно. Кажется, я совершил осквернение могилы…
Они подошли к двери. Родэк вдруг коснулся лица Дениса и что-то прошептал.
— Теперь тебя не заметят дозорные, — разъяснил он.
— Ты собираешься меня спасти?
— Да.
— Но почему? Ведь я…
— Ты не стал стрелять, когда узнал меня. Это во-первых. — Родэк отвернулся, и закончил уже тише, словно для себя: — А во-вторых, мне сегодня объяснили, что любой закон можно понимать по-разному.
3. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В КРЕПОСТИ
Дом начальника стражи был пуст. Инга обежала все комнаты, даже заглянула в круглый зал, залитый изумрудно-зеленым и малиново-красным светом Знака.
Никого.
И в низкой длинной пристройке бассейна было пусто. Неподвижную водную гладь подсвечивали синим спрятанные в глубине светильники. Это было красиво, и Инга даже задержалась на секунду, любуясь своим цветом. Наверняка таинственный холодный оттенок выбрал Родэк, и ей почудился отзвук его присутствия, сохранившийся со вчерашнего дня.
Вернувшись к брату, скучающему у дверей, Инга лишь развела руками.
— Он еще не возвращался.
— Это я и без тебя вижу, — насмешливо сказал Полак. — От ясновидящей сестры я ожидал большего.
Хуже нет, когда брат и сестра имеют разные цвета. Полак был желтым — профессиональный критик и оппозиционер, та редкая, но необходимая закваска, которая не дает жизни застояться. Инга же принадлежала к синей полосе — не менее редкой, но гораздо более спокойной. Экстрасенсорное знание обязывает к сдержанности… Вот и сейчас Инга ответила бесстрастно:
— Полак, я чувствовала его возвращение. А потом он экспонировался, и с этим я ничего поделать не могу.
— Сама научила… Подождем?
— Конечно.
Они поднялись по лестнице на второй этаж. Тут было три комнаты, но в двух давно уже никто не жил: у Родэка никогда не было братьев и сестер. Комната его была аккуратно убрана, разбросанные обычно по столу книги стоили на полках, постель застелена, а лежащие всегда в центре комнаты спортивные маты заняли гораздо менее почетное место в углу.
— Пожалуй, только раз в год Родэк наводит у себя порядок, — озираясь, сказал Полак.
— Для тебя нет и этой причины.
Инга бесцеремонно уселась прямо на кровать. Законы Крепости всегда были либеральны в вопросах “своего” и “чужого”, а они с Родэком к тому же были друзьями. Инга была его ровесницей, хотя постоянная серьезность делала ее едва ли не старше Полака, которому шел двадцать третий год. Конечно, не физически старше — кто не был с ней знаком, иногда сомневался в совершеннолетии хрупкой черноволосой девчонки. А Полак имел телосложение, вызывающее зависть даже у стражников. Но секундный разговор с братом и сестрой сразу все менял. Желтый цвет требовал от человека юношеского максимализма и детской непосредственности, и с этим ничего нельзя было поделать.
